fbpx
Выбор или видимость: как детерминизм стал одной из главных тем в кино и сериалах

Выбор или видимость: как детерминизм стал одной из главных тем в кино и сериалах

Казалось бы, вопрос предопределения и отсутствия выбора мы могли оставить в 90-ых (и начале «нулевых»), ведь были «12 обезьян», «Гаттака», «Донни Дарко» и трилогия «Матрица». Но, похоже, эта тема набирает новые обороты. Пока Дени Вильнёв активно обыгрывает вопрос выбора репликантов, программ и людей в «Бегущем по лезвию 2049» или роль всезнания в «Прибытии», Алекс Гарленд играет с нами в угадайку. Начиная с вопроса, кто же детерминирован, мы или ИИ в «Ex Machina», он переходит к полноценному обсуждению пролематики в своем сериале «Разрабы» / Devs. Flashforward Magazine решил рассказать, как тема свободы воли и предопределенности стала одной из самых важных для многих фильмов и сериалов.

Новые Терминаторы

«Чёрное зеркало», «Мир Дикого Запада» и Devs (Deus, если вы понимаете, о чем я) возвращаются к вопросам свободы человека и взгляда на взаимодействие с ИИ.

Есть несколько серий «Чёрного зеркала», которые играют с нашим пониманием социального или технологического детерминизма, но особенно выделяется «Брандашмыг».

«Черное Зеркало: Брандашмыг» рисует картину ограниченного выбора человека и превращает само восприятие реальности в компьютерную игру (смешивая «Матрицу» с «Началом»). Более серьёзный вопрос, поднимаемый в интерактивном сериале – это вопрос, не является ли наша свобода выбора только реакцией на заранее спланированный сценарий?

Очевидно, популярность теорий заговора в реальном мире во многом похожа на сюжетные вариации этого эпизода. Люди сомневаются в свободе выбора: может не в самой свободе воли, а скорее в ограниченности её применения.

Также «Брандашмыг» поднимает важный вопрос тоски по близости, переживания собственной реальности и значимости. Нас втягивают в ситуацию условного выбора, где мы одновременно решаем судьбу героя и никак над ним не властны.

«Мир Дикого Запада» начинает движение с вопроса о важности выбора – сама заставка с пианолой, намекает на детерминизм происходящего. Мы сразу слышим вопрос о последствиях. О том, влияют ли наши действия в парке на что-то, и, возможно, не только в парке (как показывают второй и третий сезоны). Для «Мира Дикого Запада» важным является нарратив: у каждого своя история, и написанию ролей и сюжета уделяется большое внимание. Более того, ключевым аспектом биографии как хостов, так и людей является травма.

Ещё со времён откровений агента Смита Морфеусу закралась мысль, что людям для полноценной жизни нужна опция страдания, но Лиза Джой и Джонатан Нолан строят целую вселенную вокруг страдания и смерти как осознанного выбора. Ещё одна навязчивая мысль, которую нам бросает «Мир Дикого Запада» – это картезианский вопрос о том, что есть реальность и могу ли я быть уверен, что я «есть»?

Параллели с "Прибытием" Дени Вильнева сложно не заметить

Через Devs Гарленд в лучших традициях саспенса Ex Machina играется с гиперболизированным Big Data гугла и фейсбкука, сотворивших Трампа и Брексит. Но что, если ИИ будет знать «всё», что возможно тогда или невозможно? Что, будет если вычислить будущее? Есть ли у человека своя роль, кроме запускающего процесс вычисления?

Хотя «Разрабы» и нагружены детективно-шпионскими поворотами, он, по сути, о метафизике. О философии мироздания, а не о его функционировании. Алекс Гарленд вызывает достаточно подготовленного зрителя не просто на разговор о квантовой механике или различиях теорий Эверетта и де Бройля – Бома (и на их «мультивселенское» толкование). Гарленд решает спросить, где грань власти всезнания и где в этом всём этическое измерение? Кто есть человек, и он ли тот самый Dev[u]s?

Экран визуализации реальности тоже не случаен, ведь экран не позволяет взаимодействовать с реальностью, а только наблюдать за ней. А переступить эту грань критически важно для сюжета и миропонимания.

Что объединяет почти все вариации рассуждений о ИИ и реальности, так это присутствие убийства как ключевого события свободы/несвободы выбора. И тут, интересным образом, пересекаются два философских и культурных тренда: «дегуманизация» и «смерть бога».

Теология в пост-секулярном мире

В 2017 году Дени Вильнев обратился к теологическим темам и религиозным образам всевидящего (но слепого) «творца», исполняющих его задания «ангелов», и ожиданию «мессии» для репликантов. С одной стороны и это, и многое другое, что мы находим у современных авторов, уже было у Вачовски в «Матрице», но религиозные образы продолжают возвращаться в разных вариантах. Но, с другой стороны, Вильнев заинтересован в преодолении этих образов. Иронично: деконструируя эти образы, он возвращается к ним, но с другой стороны. Со стороны «жертвенного слуги».

«Брандашмыг» не говорит о боге, скорее о заговорах и манипуляциях. А вот «Мир Дикого Запада» и «Разрабы» активно используют образы и язык не только философии, но и теологии. Если Westworld рисует нам Едем, выходом из которого является убийство творца, то Devs создаёт золотое Святое Святых.

Оно построено почти в канонах Ветхого Завет: кубической формы, с входом только для избранных и принятия тайн мироздания, и со священниками в виде программистов-философов. О нимбах-фонарях и почти сакральной роще вокруг суперкомпьютера не стоит и вспоминать. Всё пространство Амайи – вовсе не пространство IT компании. Это храм дочери Форреста и жизни как возможности быть с ней, а значит постоянный поиск не истины бытия, но истины примирения с собой. Своей вины непреднамеренного «уничтожения мира».

 

«Мир Дикого Запада» играется с идеей «убийства бога», но также и с идеей рая, как пространства свободы, которое иногда проявляется в выборе умереть, а не отобрать жизнь. В случае второго сезона это компьютерная симуляция, «матрица» для хостов без участия людей. Почти та же идея дарования жизни, а не её отбирания, присутствует и в Гарлендском Devs. Там оно существует как пространство выбора «вопреки» смерти, преодолевающее «причинно-следственные рельсы». Именно вопрос жертвы и выбора в пользу страданий как перешагивания черты «личностности» насыщенно присутствует в полнометражных фильмах Вильнёва. Все упомянутые авторы, подобно философам ХХ века, переносят вопросы теологии и метафизики на этику отношения к ближнему, даже если этот ближний оказывается икусственным интеллектом. В дегуманизации даже подобия человека есть опасность потери своей человечности.

Что есть свобода?

Вопрос существования превращается в вопрос способности умереть за «другого», или возможности забрать жизнь. Откуда же должен прийти этот выбор ради ближнего? На этот вопрос режиссёры не отвечают.

В Ex Machina и «Аннигиляции» Гарленд предлагает простую логику выживания: адаптируйся или исчезни. Но в Devs его игра с распятым Иисусом, мессией Форрестом и «богом» мега-квантовым-компьютером приводит к возможности искупления – пускай и не совсем очевидным образом. Именно эта роль жертвы (почти как Т-800 в «Терминатор 2: Судный день») очеловечивает того, кто делает этот шаг. Парадоксальным образом, современные тенденции в рассмотрении детерминизма подводят к постхристианскому, «обезрелигиозненному» Христу. Почему-то эта борьба с религиозным образом и попытка подтвердить «смерть бога» в культуре создаёт именно религиозные, нарочито христианские образы. Все соглашаются с чудом жизни и способности её даровать. Свободой оказывается способность к дарованию, а её отсутствием – неспособность дарить жизнь «иному».

Итог

Почему же тема детерминизма так волнует нас? Судя по «ответам» некоторых фильмов и сериалов, почти как у Кристофера Нолана в «Интерстелларе», понимание природы реальности не приносит прометеевского освобождения. Оно опрокидывает нас к самым базовым вопросам любви, жертвы, способности вырастить ребёнка и дать жизнь и шанс другому. Похоже, что технологии пугают нас не собой, а нашей способностью «обесчеловечиться» перед лицом новых возможностей. Если ХХ век заботила «смерть бога», то ХХI заботит «смерть человека» как смерть человечности. Поиски свободы в мире свершившегося киберпанка – это в первую очередь поиски ответа на вопрос, кто есть человек и как его уберечь.

Очевидно, почти все авторы соглашаются, что мы не просто набор частиц и причинно-следственных связей. Мы боремся за чудо дара в человеке, и оставляем это пространство для тайны. Тайна человека, личности и бытия оказывается тайной дарования жизни. И странным образом, она нас возвращает к красоте бесконечного в обыденной реальности. Почти как снег финальной сцены в «Бегущий по лезвию 2049», который абсолютно излишен, но абсолютно уместен и говорит больше, чем может сказать любой текст.