АртурСумароков Big boys don't cry: разбираем «Носорог» Олега Сенцова
17 февраля в украинский прокат вышел «Носорог» – фильм-долгострой Олега Сенцова, в которой он деромантизирует кино о бандитах и разборках и даёт возможность Украине выйти из российской тени Балабанова по части репрезентации 90-х. Редакция Flashforward Magazine внимательно посмотрела фильм и разобрала его главные работающие принципы.
Редакция Flashforward Magazine не верит в спойлеры. Однако в этом тексте есть небольшие сюжетные подробности. Они не испортят ваших впечатлений о фильме, однако они нужны для анализа сценарных решений. Мы ваc предупредили.
Вова по кличке Носорог – из той категории людей, пересекаться c которым никто не горит желанием. Но рано или поздно такие встречи бывают неизбежны, особенно если речь идёт о рэкете, где Вове уготована роль солиста с бейсбольной битой наперевес в качестве основного аргумента убеждения. Вова – бандит, не отличающийся никакими положительными чертами, а потому, вероятно, ещё более отталкивающий. Впрочем, и в его довольно таки беспросветной жизни однажды найдётся место раскаянию, пускай и слишком запоздалому.
90-е годы прошлого века в современном украинском кино – настоящая слепая зона, которая лишь только сейчас начинает попадать в поле зрения украинских кинематографистов, наконец решившихся осмыслить бурные годы первого десятилетия украинской независимости. Свои кинопроекты о девяностых готовят, к примеру, постановщики Ирина Цилык и Филипп Сотниченко, однако первым об заговорил режиссёр Олег Сенцов. С 2012 года он вынашивал проект криминальной драмы «Носорог», рассказывающей, историю бандита, которому непросто сопереживать, но можно попытаться понять.
Общим местом дискуссии о «Носороге» стало сравнение работы Сенцова с многочисленными российскими криминальными драмами о 90-х, снятых, что характерно, или на излете тех лет, или уже в нулевых. Эти фильмы неуютно бравировали лихостью своих антигероев и чуть ли не гладили их по головке пока те практически переносили «понятия» за пределы криминальной среды.
«Носорог» гораздо больше дистанцировался от той эпохи. Это, во-первых, придает фильму объективности и выпуклости, а во-вторых, насыщает его сугубо внутриукраинской оптикой, безо всяких очевидных колониальных оммажей Балабанову, Буслову и остальным. В анамнезе фактурного и крайне бойкого по киноязыку «Носорога» угадываются некоторые не самые известные криминальные драмы английского или датского производства, будь это «Братва» Дж. К. Амалу, «Понты» Эндрю Гота, «Список смертников» Бена Уитли и, конечно же, «Пушер» Николаса Виндинга Рефна.
Названные картины последовательно разрушали светлые образы гангстеров из низов общества, к коим, безусловно, относятся и все персонажи фильма Сенцова, в той или иной мере неизбежно идущие на дно. Близость «Носорога» Сенцова к этим фильмам выражается ещё и в выбранной режиссёром крайне реалистичной повествовательной манере. Для неё характерны:
- Жёсткий натурализм в изображении насилия
- Грязноватая цветокоррекция кадра с преобладанием тошнотворно-серых и зелёных цветов в наиболее жёстких сценах
- Подвижная операторская работа, полная порой откровенно мрачновато-абсурдистских и гротескных аудиовизуальных рифм. Выражаются они и за счет контрастного использования ностальгического саундтрека в диапазоне от Dr. Alban до Аква Виты, который может прозвучать в не самых очевидных для этого эпизодах, усиливая кошмарность происходящего.
«Носорог» Олега Сенцова - это хроника деградации не отдельного человека, но целого поколения, который этот человек (т.е. бандит Вова-Носорог) олицетворяет. Отсутствие положительного жизненного выбора (и выбора вообще) извращенно компенсируется моральным релятивизмом вкупе с животным желанием найти свое место повыше в пищевой цепочке. Любой ценой и любыми доступными на тот момент средствами.
Таким, безусловно, эффективным средством становится насилие. Прекрасный операторский приём в начале фильма показывает, как же оно для главного героя было нормой с самого детства, а также как укрепилось в качестве единственного верного метода достижения даже самых незначительных целей. Все детство Носорога было подчинено постоянным правилам выживания, но особенно заметным в ленте становится внутреннее ожесточение героя после гибели родного брата. С его смертью у главного героя атрофируется всякое проявление человечности (или того, что ее хотя бы мельком напоминает), выражающееся впоследствии в полном безразличии ко всем окружающим и к самому себе.
Даже чересчур любящая мать оказывается ненужной, как она оказалась не нужна и отцу главного героя, для которого весь мир – тюрьма, а тюрьма - что дом дом родной. Отказываясь увидеться с матерью перед ее смертью от болезни, Носорог окончательно выносит себя за рамки существующих социальных норм, не осознавая, что за всё в этой жизни ему придётся заплатить, и вовсе не деньгами. Весь жизненный путь Носорога, усеянный трупами – это путь из колыбели в могилу, с сиюминутной попыткой раскаяния, которое должно придать ему хотя бы видимость обретения смысла жизни.
Конечно, легко предъявить фильму Сенцова претензии в проговаривании банальных вещей на примере героя, который с каждым новым этапом своей жизни все ощутимее отправляется в ад плацкартом. Однако здешняя идеологическая банальность звучит крайне отрезвляюще, особенно если понимать, как в откровенно омерзительном главном герое отражается и история донецких криминальных кланов, и печально известного харьковского «Оплота», и криворожских криминальных авторитетов, и даже нынешних боевых партийных титушек, принципиальность которых столь же минимальна, как и у Вовы-Носорога.
На первый взгляд стандартная с точки зрения сюжета криминальная драма неумолимо превращается в актуальное политическое кино, в котором с легкостью дешифруется и весь современный ресентимент, в частности, направленный в сторону т.н. токсичной маскулинности. Последняя была неотъемлемой частью матрицы мужского выживания в девяностых не только в странах постсоветских, но и во всей Восточной Европе. Обостренная реакция на фильм Сенцова некоторой частью критического сообщества объясняется простейшим отказом воспринимать «Носорог» как картину, для которой достоверная, грубая в своей метафоричности, демонстрация эпохи важнее нынешней идеологической ревизии.
