fbpx

Марина Климова, «Плохие дороги»: о «жести» в кино и том, как искренность создаёт живую историю

В этот четверг в украинский прокат вышел фильм «Плохие дороги» Наталки Ворожбит. Редакция Flashforward Magazine пообщалась Мариной Климовой – актрисой самой жестокой новеллы фильма под названием «Подвал». Она рассказала о съемках сцен насилия, отличиях от сложных ролей в театре, а также о том, почему так важно, чтобы кино рассказывало историю, а не ставило моральные рамки.

«Плохие дороги» – дебют Наталки Ворожбит в режиссёрском кресле. Для вас это был дебют в кино или сериалах?

Нет, это второй проект, в котором я работала. Первый снимался в Одессе, это была словацко-украинская копродукция, которая еще не вышла. Тоже довольно жестокое кино – это был художественно-документальный фильм про женскую колонию, который снимали на территории настоящей женской колонии (речь идет о фильме «Цензорка» Петера Керекеса – прим. ред).

В Одессе?

Да-да. Это художественно-документальное кино, поэтому самих актёров было минимальное количество. В основном это были заключенные.

Почти как с модной ныне «Землёй кочевников», где основных актёров играли реальные американские «номады»

Ну почти. Сперва хотели делать чисто документальный фильм. Однако, чтобы иметь возможность участвовать в разных фестивальных программах, решили работать на стыке игрового и документального.

Говоря о стыках и разнице – насколько сложно было перестроиться с театральных рельс на киношные? Не артикулировать каждое слово, говорить более живо. Ведь ваша роль как раз одна из самых живых.

Да, это совсем другая специфика. Ты знаешь это и вроде как понимаешь заранее, но полностью осознаешь только когда начинаются съемки на площадке. Это, конечно, жесть, потому что нас этому не обучают в университете.

 

Принципиально важен здесь контакт с режиссёром. У нас было две репетиции перед съёмками, мы проговаривали все моменты, много чего обсуждали. Наталка давала нам свободу, а не просто говорила, как нужно делать. Если что-то было не так – мы приходили к этому сами, а не просто получали набор заданий. Как раз это было очень круто.

Наталка же тоже театральный сценарист, много работала для театра…

Да, но она очень боится и не хочет, чтобы театр в его классическом понимании вошел в кино. Чтобы не было вот этих вот театральных разговоров, декламаций, движений. Она хочет, чтобы было максимально реально, органично. Мне такой подход очень нравится, да и Юре (Юрий Кулинич, второй актёр из новеллы «Подвал» – прим. ред.)

Да, про Юру я ещё спрошу. Говоря о театре – «Плохие дороги» сняты на основе пьесы. Ощущалась ли в сценарии театральная история для вас как актрисы театра? Или же все было приближено к жизни в кино – или к тому, как вы привыкли воспринимать жизнь в кино.

Когда Оля Клименко (кастинг-директор фильма «Плохие дороги» - прим. ред.) прислала новеллу «Подвал», я прочитала и поняла, что сам текст настолько приближен к живому языку и не театральный, что именно это и привлекло. Точно так же и проходила работа: минимум «театральщины», максимум жизненных реакций, эмоций.

В интервью Наталка признавалась, что изначально не хотела снимать «Подвал». Хорошо, что все же решили снять, ведь это центральный нерв фильма, который закольцовывает последнюю историю в картине. Вы согласились сразу, несмотря на то, что именно там надо было играть?

Да, конечно, как только мне прислали новеллу. Единственное – Оля настаивала, чтобы я прочитала всю историю, а потом уже принимала решение. Чтобы потом не было вопросов.

В общем, вопросов не было. Я согласилась, потому что мне интересны эти темы, интересно, когда образы и герои описаны и раскрыты именно так. Откровенное, где-то жестокое, но правдивое кино.

Не самая морально легкая роль. Или играть «жесть» – это ваше?

Не просто «жесть». Понятно, что такое будет интересно, когда во всём этом есть какой-то смысл, какая-то история, использующая жесть как художественный приём. Я не боюсь этого. Мне интересно проводить психологический анализ такого героя в своей голове, потому что такое герой будет самым правдивым. У нас в жизни идёт жесть и жести – и мы ведь как-то с этим справляемся. Но почему-то многие не хотят выносить это на сцену или в кино, хотя зритель же в это поверит.

А где проходили съемки «Подвала»? Я всё гадал локацию…

Это была заброшенная водолечебница на Дарнице – я тогда еще не ориентировалась в городе. Там действительно были настоящие ванны для гидротерапии, свисали эти шланги – было максимально антуражно, даже почти не пришлось ничего разваливать. Очень подходило по атмосфере жести.

К слову, играть «жесть», да чтобы еще все поверили – сложно. Но у вас с Юрием Кулиничем получилось. Что в ваших образах важнее всего?

Я безумно волновалась, когда первый раз смотрела на себя на большом экране. Не могу сказать, что относилась к каждому своему движению на экране адекватно. Когда смотрела второй, то уже могла оценить всё с «холодной головой».

Это было в Венеции или в Украине?

Нет, у нас. Это были спецпоказы для съемочной группы, еще перед карантином. Уверена, Юра знает, где он хотел бы что-то изменить, я тоже посмотрела на себя со стороны и подумала «да, вот это я бы сделала по-другому».

А если говорить о какой-то ключевой черте, которая потребовалась вам, чтобы сыграть жертву, а Юрию – чтобы сыграть агрессора? Какая самая главная черта, которую приходилось копать как актрисе?

Сложно назвать что-то одно. В основном потому что съёмки была разделены на три этапа, как и в новелле. Думаю, первый этап самый сложный – когда тебя избивают. Понятное дело, Юра не сильно бил меня, был специальный человек, который следил за постановкой. И тогда почувствовала ту сложность и дискомфорт, с которой нужно было отыгрывать и пережить эту боль. Дальше у нас шли диалоги, и это давалось намного легче, понятнее.

Не могу просто сказать, до чего нам приходилось докапываться. Но хотелось передать страх и реалистичность самой истории, жестокость, которая стала буднями для жертвы и агрессора, но по-разному. Во время подготовки к роли я читала истории женщин, которые попадали в плен – и они намного жестче и страшнее, чем все показанное в «Подвале». Передать до конца это невозможно.

Я уверен, что массовый зритель в кинотеатре всё же прочувствует – из промо многие подумают, что «Плохие дороги» – очередной фильм о солдатах. А придя в зал, они увидят «Подвал» и услышат Таню Буланову в машине, везущей «груз 200». Есть жестокость, но есть живая искренность, которой в украинском кино не хватает. Зато ее хватает в фестивальных европейских и американских фильмах. Были ли образы из таких фильмов, на которые вы ориентировались при подготовке?

Конкретных образов не было. Был опыт сложных ролей в театре, но не такого. Только информация о реальных случаях на войне, которую мы осмысливали во время общения с Наталкой и с Юрой: как мы это понимаем, какие истории есть у нас.

А какая самая жёсткая роль в театре у вас была?

Это два спектакля, которые остались в Одессе, их мы еще ездим играть. Это спектакль «Вона його любила» Станислава Жиркова. Малолетняя гопница с тяжёлой судьбой – в принципе, как и всё ее окружение. Это никак не пересекается с ролью в «Подвале», но тоже непросто эмоционально.

В «Плохих дорогах» как раз есть новелла про таких девочек-гопниц…

Да-да, это именно они, очень похоже! И вторая постановка – «Фантомы». Это про женщину, у которой умер муж, ребёнок, и она до сих пор живёт с той мыслью, что они ещё живы. 90-е, полная разруха, безнадёга витает вокруг.

Я знаю, что в финальном монтаже оставили сцену, где Юрий забыл текст и выговаривал каждое слово, будто обдумывал, что сказать. Словом, как в жизни. Этот монолог и оставили в фильме. Какая это была сцена? Про сон или же перед «камнем по голове»?

По-моему, это средняя часть, где его персонаж рассказывает о том, как он пришел к такой жизни. Что у того был свой бизнес, как он всего лишился, почему он пошел на войну и стал сепаром. Там был очень большой кусок текста, который он сказал по-своему – но мы все прониклись.

А вы уже бывали на показах с аудиторией?

Нет, пока не успела, ждем открытия кинотеатров (интервью записано во время локдауна – прим. ред.).

Вот вы сидите в первых рядах. Смотрите, как аудитория реагирует на вашу сцену. Как думаете, вы увидите, что у людей есть спрос на такую искренность, «жесть», на такую нетривиальную для украинского кино историю вне моральной зоны комфорта? Или же на лицах будет вселенское «ХІБА Ж МОЖНА»?

Думаю, реакция будет очень разной. Спрос, конечно, есть, но будет гораздо больше дискомфорта. На показах для съемочной группы приводили своих друзей. Юра рассказывал: «Рядом со мной сидят девочки. И когда прошла первая наша с тобой часть, они так вжимаются в кресло и говорят «блядь, не надо пожалуйста».

Но это тоже часть спроса, и его не может не быть – потому что это правдивое кино.

Наталка Ворожбит работала над сценарием «Киборгов» – фильма, который чуть ли не прямым текстом говорит «ну ты давай, уважай Украину». Нужное, хорошее кино. А «Плохие дороги» артикулируют мысль «понимай Украину и людей, которые живут рядом с тобой». Хотелось бы больше фильмов с такой идеей?

Да, таких фильмов немного, и да, хотелось бы. Что показать, что жертва необязательно должна оставаться жертвой, а что она может побеждать. Мне очень нравится такое кино. В котором нет линейной установки «вот так правильно и никак иначе». Правды очень много. Люди по разным причинам становятся плохими героями…

Сепарами?

Сепарами тоже. Это очень круто, что герой объясняет, как он стал сепаром, дошел до такой жизни. Он осознает, как он к этому пришел, знает, что он на дне и, по сути, даёт себя убить. Да, он плохой, насквозь. Но у него есть история, как и моей героини, которая попала в плен и теперь будет жить с этим пленом всю жизнь. И сколько таких историй?

Если нет ярлыка, то зритель может и хочет позадавать себе вопросы. А это самое главное – оставить след и разбудить в зрителе мысли.